Читать онлайн «7 красных линий (сборник)», Алексей Березин – Литрес
© Алексей Березин, текст, 2018
© Юлия Межова, иллюстрации, 2018
© ООО «Издательство АСТ», 2018
* * *
Голос рассказчика
Одесскому журналу «Фонтан», который я имею честь и удовольствие редактировать, исполнилось 20 лет. За эти годы мы опубликовали рассказы, стихи, миниатюры, афоризмы и, и, и… свыше трехсот авторов. И не только одесситов, но и литераторов из разных (да простит меня мой учитель геометрии!) уголков земного шара.
Они становились нашими авторами по-разному. Алексея Березина, к примеру (это я помню точно!), нам порекомендовал, в свою очередь кем-то до этого рекомендованный, замечательный писатель Михаил Бару.
И что интересно, он обратил мое внимание именно на рассказ Березина «Совещание», из которого и взято название для первой книги Алексея – «7 красных линий». Я мгновенно связался с автором, получил разрешение и поставил этот блестящий рассказ в номер.
С тех пор автор из Томска стал постоянным автором «Фонтана», чем я не устаю гордиться.
И с первого его появления в журнале мной владела уверенность, что мы приобрели не только прекрасного автора, но и знаменитого писателя – автора многих книг, – настолько профессионально и изобретательно были написаны его рассказы.
Со временем обнаружилось, что при всем таланте и феноменальной продуктивности Алексей Березин не издал еще практически ни одной книги.
И вот мы узнали, что эта несправедливость, наконец, исправлена и книга вот-вот выйдет. Поздравляем!..
И Алексея, и будущих читателей.
Перед вами веселая и умная книга. Читатель, уверен, несомненно оценит и мастерство диалогов, и ироническую интонацию, и парадоксальность стиля, и уверенность руки…
Ну вот, скажем, несколько строк из Березина:
– Да, – поддержал его я. – Если нет свежего воздуха, то это не рыбалка. Это как альпинизм без гор.
– Нет, ну бывает промышленный альпинизм, – сказал Серега. – Ты вот можешь забраться на девятиэтажный дом по тросу?
– Нет, – признался я.
– А ты, Петрушкин, покорил хотя бы одну девятиэтажку?
Петрушкин помотал головой с торчащим из нее огурцом…
Запомните: в русской литературе появился новый замечательный рассказчик.
С сильным неповторимым голосом.
Который не спутаешь ни с чьим другим…
Валерий Хаит, главный редактор одесского юмористического журнала «Фонтан»
7 красных линий зеленым цветом
Совещание
Петров пришел во вторник на совещание. Ему там вынули мозг, разложили по блюдечкам и стали есть, причмокивая и выражая всяческое одобрение. Начальник Петрова, Недозайцев, предусмотрительно раздал присутствующим десертные ложечки. И началось.
– Коллеги, – говорит Морковьева, руководитель дружественной компании. – Перед нашей организацией встала масштабная задача. Нам поступил на реализацию проект, в рамках которого требуется изобразить несколько красных линий. Вы готовы взвалить на себя эту задачу?
– Конечно, – говорит Недозайцев. Он директор, и всегда готов взвалить на себя проблему, которую придется решать кому-то из коллектива. Впрочем, он тут же уточняет: – Мы же это можем?
Начальник отдела рисования Сидоряхин торопливо кивает:
– Да, разумеется.
Вот Петров, он наш лучший специалист в области рисования красных линий. Мы его пригласили на совещание, чтобы он высказал свое компетентное мнение.
– Очень приятно, – говорит Морковьева. – Ну, меня вы все знаете. А это – Леночка, она специалист по дизайну в нашей организации.
Леночка покрывается краской и смущенно улыбается. Она недавно закончила экономический и к дизайну имеет такое же отношение, как утконос к проектированию дирижаблей.
– Так вот, – продолжает Морковьева. – Нам нужно нарисовать семь прямых красных линий. Все они должны быть строго перпендикулярны, и, кроме того, некоторые нужно нарисовать зеленым цветом, а некоторые – прозрачным. Как вы считаете, это реально?
– Нет, – говорит Петров.
– Давайте не будем торопиться с ответом, Петров, – предлагает Сидоряхин. – Задача поставлена, и ее нужно решить. Вы же профессионал, Петров. Не давайте нам повода считать, что вы не профессионал.
– Видите ли, – объясняет Петров, – термин «красная линия» подразумевает, что цвет линии – красный.
Нарисовать красную линию зеленым цветом не то чтобы невозможно, но очень близко к невозможному…
– Петров, ну что значит «невозможно»? – спрашивает Сидоряхин.
– Я просто обрисовываю ситуацию. Может быть, существуют люди, страдающие дальтонизмом, для которых действительно не будет иметь значения цвет линии, но я не уверен, что целевая аудитория вашего проекта состоит исключительно из таких людей.
– То есть, в принципе, это возможно? Мы правильно вас понимаем, Петров? – спрашивает Морковьева.
Петров осознает, что переборщил с образностью.
– Скажем проще, – говорит он. – Линию, как таковую, можно нарисовать совершенно любым цветом. Но, чтобы получилась красная линия, следует использовать только красный цвет.
– Петров, вы нас не путайте, пожалуйста. Только что вы говорили, что это возможно.
Петров молча проклинает свою болтливость.
– Нет, вы неправильно меня поняли. Я хотел лишь сказать, что в некоторых, крайне редких ситуациях, цвет линии не будет иметь значения, но даже и тогда – линия все равно не будет красной.
Понимаете, она красной не будет! Она будет зеленой. А вам нужна красная.
Наступает непродолжительное молчание, в котором отчетливо слышится тихое напряженное гудение синапсов.
– А что если, – осененный идеей, произносит Недозайцев, – нарисовать их синим цветом?
– Все равно не получится, – качает головой Петров. – Если нарисовать синим – получатся синие линии.
Опять молчание. На этот раз его прерывает сам Петров.
– И я еще не понял… Что вы имели в виду, когда говорили о линиях прозрачного цвета?
Морковьева смотрит на него снисходительно, как добрая учительница на отстающего ученика.
– Ну, как вам объяснить?.. Петров, вы разве не знаете, что такое «прозрачный»?
– Знаю.
– И что такое «красная линия», надеюсь, вам тоже не надо объяснять?
– Нет, не надо.
– Ну вот. Вы нарисуйте нам красные линии прозрачным цветом.
Петров на секунду замирает, обдумывая ситуацию.
– И как должен выглядеть результат? Будьте добры, опишите, пожалуйста.
Как вы себе это представляете?
– Ну-у-у, Петро-о-ов! – говорит Сидоряхин. – Ну давайте не будем… У нас что, детский сад? Кто здесь специалист по красным линиям, Морковьева или вы?
– Я просто пытаюсь прояснить для себя детали задания…
– Ну, а что тут непонятного-то?.. – встревает в разговор Недозайцев. – Вы же знаете, что такое красная линия?
– Да, но…
– И что такое «прозрачный», вам тоже ясно?
– Разумеется, но…
– Так что вам объяснять-то? Петров, ну давайте не будем опускаться до непродуктивных споров. Задача поставлена, задача ясная и четкая. Если у вас есть конкретные вопросы, так задавайте.
– Вы же профессионал, – добавляет Сидоряхин.
– Ладно, – сдается Петров. – Бог с ним, с цветом. Но у вас там еще что-то с перпендикулярностью?..
– Да, – с готовностью подтверждает Морковьева. – Семь линий, все строго перпендикулярны.
– Перпендикулярны чему? – уточняет Петров.
Морковьева начинает просматривать свои бумаги.
– Э-э-э, – говорит она наконец.
– Ну, как бы… Всему. Между собой. Ну, или как там… Я не знаю. Я думала, это вы знаете, какие бывают перпендикулярные линии, – наконец находится она.
– Да конечно знает, – взмахивает руками Сидоряхин. – Профессионалы мы или не профессионалы?..
– Перпендикулярны могут быть две линии, – терпеливо объясняет Петров. – Все семь одновременно не могут быть перпендикулярными по отношению друг к другу. Это геометрия, шестой класс.
Морковьева встряхивает головой, отгоняя замаячивший призрак давно забытого школьного образования. Недозайцев хлопает ладонью по столу:
– Петров, давайте без вот этого: «шестой класс, шестой класс». Давайте будем взаимно вежливы. Не будем делать намеков и скатываться до оскорблений. Давайте поддерживать конструктивный диалог. Здесь же не идиоты собрались.
– Я тоже так считаю, – говорит Сидоряхин.
Петров придвигает к себе листок бумаги.
– Хорошо, – говорит он. – Давайте я вам нарисую. Вот линия. Так?
Морковьева утвердительно кивает.
– Рисуем другую… – говорит Петров. – Она перпендикулярна первой?
– Ну-у…
– Да, она перпендикулярна.
– Вот видите! – радостно восклицает Морковьева.
– Подождите, это еще не всё. Теперь рисуем третью… Она перпендикулярна первой линии?..
Вдумчивое молчание. Не дождавшись ответа, Петров отвечает сам:
– Да, первой линии она перпендикулярна. Но со второй линией она не пересекается. Со второй линией они параллельны.
Наступает тишина. Потом Морковьева встает со своего места и, обогнув стол, заходит Петрову с тыла, заглядывая ему через плечо.
– Ну… – неуверенно произносит она. – Наверное, да.
– Вот в этом и дело, – говорит Петров, стремясь закрепить достигнутый успех. – Пока линий две, они могут быть перпендикулярны. Как только их становится больше…
– А можно мне ручку? – просит Морковьева.
Петров отдает ручку. Морковьева осторожно проводит несколько неуверенных линий.
– А если так?..
Петров вздыхает.
– Это называется треугольник.
Нет, это не перпендикулярные линии. К тому же их три, а не семь.
Морковьева поджимает губы.
– А почему они синие? – вдруг спрашивает Недозайцев.
– Да, кстати, – поддерживает Сидоряхин. – Сам хотел спросить.
Петров несколько раз моргает, разглядывая рисунок.
– У меня ручка синяя, – наконец говорит он. – Я же просто чтобы продемонстрировать…
– Ну, так, может, в этом и дело? – нетерпеливо перебивает его Недозайцев тоном человека, который только что разобрался в сложной концепции и спешит поделиться ею с окружающими, пока мысль не потеряна. – У вас линии синие. Вы нарисуйте красные, и давайте посмотрим, что получится.
– Получится то же самое, – уверенно говорит Петров.
– Как – то же самое? – спрашивает Недозайцев. – Как вы можете быть уверены, если вы даже не попробовали? Вы нарисуйте красные, и посмотрим.
– У меня нет красной ручки с собой, – признается Петров. – Но я могу совершенно…
– А что же вы не подготовились, – укоризненно говорит Сидоряхин.
– Знали же, что будет собрание…
– Я абсолютно точно могу вам сказать, – в отчаянии говорит Петров, – что красным цветом получится точно то же самое.
– Вы же нам только что говорили, – парирует Сидоряхин, – что рисовать красные линии нужно красным цветом. Вот, я записал себе даже. А сами рисуете их синей ручкой. Это что, красные линии, по-вашему?
– Кстати, да, – замечает Недозайцев. – Я же еще спрашивал вас про синий цвет. Что вы мне ответили?
Петрова внезапно спасает Леночка, с интересом изучающая его рисунок со своего места.
– Мне кажется, я понимаю, – говорит она. – Вы же сейчас не о цвете говорите, да? Это у вас про вот эту, как вы ее называете? Перпер-чего-то-там?
– Перпендикулярность линий, да, – благодарно отзывается Петров. – Она с цветом линий никак не связана.
– Всё, вы меня запутали окончательно, – говорит Недозайцев, переводя взгляд с одного участника собрания на другого. – Так с чем у нас проблемы? С цветом или с перпендикулярностью?
Морковьева издает растерянные звуки и качает головой.
Она тоже запуталась.
– И с тем, и с другим, – тихо произносит Петров.
– Я ничего не могу понять, – говорит Недозайцев, разглядывая свои сцепленные в замок пальцы. – Вот есть задача. Нужно всего-то семь красных линий. Я понимаю, если их было бы двадцать!.. Но тут-то всего семь. Задача простая. Наши заказчики хотят семь перпендикулярных линий. Верно?
Морковьева кивает.
– И Сидоряхин тоже не видит проблемы, – продолжает Недозайцев. – Я прав, Сидоряхин?.. Ну вот. Так что нам мешает выполнить задачу?
– Геометрия, – со вздохом говорит Петров.
– Вы просто не обращайте на нее внимания, вот и всё! – произносит Морковьева.
Петров молчит, собираясь с мыслями. В его мозгу рождаются одна за другой красочные метафоры, которые позволили бы донести до окружающих сюрреализм происходящего, но, как назло, все они начинаются со слова, совершенно неуместного в рамках деловой беседы.
Устав ждать ответа, Недозайцев произносит:
– Петров, вы ответьте просто – вы можете это сделать или нет? Я понимаю, что вы специалист узкого профиля и не видите общей картины.
Но это же несложно – нарисовать какие-то семь линий? Обсуждаем уже два часа какую-то ерунду, никак не можем прийти к решению.
– Вы вот только критикуете и говорите: «Невозможно! Невозможно!» Вы предложите нам свое решение проблемы! А то критиковать и дурак может, простите за выражение. Вы же профессионал! – поддакивает Сидоряхин.
Петров устало изрекает:
– Хорошо. Давайте я нарисую вам две гарантированно перпендикулярные красные линии, а остальные – прозрачным цветом. Они будут прозрачны, и их не будет видно, но я их нарисую. Вас это устроит?
– Нас это устроит? – оборачивается Морковьева к Леночке и соглашается: – Да, нас устроит.
– Только еще хотя бы пару – зеленым цветом, – добавляет Леночка. – И у меня еще один вопрос, можно?
– Да, – мертвым голосом разрешает Петров.
– Можно одну линию изобразить в виде котенка?
Петров молчит несколько секунд, а потом переспрашивает:
– Что?
– Ну, в виде котенка. Котеночка. Нашим пользователям нравятся зверюшки.
Было бы очень здорово…
– Нет, – говорит Петров.
– А почему?
– Я, конечно, могу нарисовать вам кота. Я не художник, но могу попытаться. Только это будет уже не линия. Это будет кот. Линия и кот – разные вещи.
– Котенок, – уточняет Морковьева. – Не кот, а котенок, такой маленький, симпатичный. Коты, они…
– Да все равно, – качает головой Петров.
– Совсем никак, да?.. – разочарованно спрашивает Леночка.
– Петров, вы хоть дослушали бы до конца, – раздраженно говорит Недозайцев. – Не дослушали, а уже говорите «нет».
– Я понял мысль, – не поднимая взгляда от стола, говорит Петров. – Нарисовать линию в виде котенка невозможно.
– Ну и не надо тогда, – разрешает Леночка. – А птичку тоже не получится?
Петров молча поднимает на нее взгляд, и Леночка всё понимает.
– Ну и не надо тогда, – снова повторяет она.
Недозайцев хлопает ладонью по столу.
– Так на чем мы остановились? Что мы делаем?
– Семь красных линий, – говорит Морковьева.
– Две красным цветом, и две зеленым, и остальные прозрачным. Да? Я же правильно поняла?
– Да, – подтверждает Сидоряхин прежде, чем Петров успевает открыть рот.
Недозайцев удовлетворенно кивает.
– Вот и отлично… Ну, тогда всё, коллеги?.. Расходимся?.. Еще вопросы есть?..
– Ой, – вспоминает Леночка. – У нас еще есть красный воздушный шарик! Скажите, вы можете его надуть?
– Да, кстати, – говорит Морковьева. – Давайте это тоже сразу обсудим, чтобы два раза не собираться.
– Петров, – поворачивается Недозайцев к Петрову. – Мы это можем?
– А какое отношение ко мне имеет шарик? – удивленно спрашивает Петров.
– Он красный, – поясняет Леночка.
Петров тупо молчит, подергивая кончиками пальцев.
– Петров, – нервно переспрашивает Недозайцев. – Вы можете или нет? Простой же вопрос.
– Ну, – осторожно говорит Петров, – в принципе, я, конечно, могу, но…
– Хорошо, – кивает Недозайцев. – Съездите к ним, надуйте. Командировочные, если потребуется, выпишем.
– Завтра можно? – спрашивает Морковьева.
– Конечно, – отвечает Недозайцев. – Я думаю, проблем не будет… Ну, теперь у нас всё?.. Отлично. Продуктивно поработали… Всем спасибо и до свидания!
Петров несколько раз моргает, чтобы вернуться в объективную реальность, потом встает и медленно бредет к выходу. У самого выхода Леночка догоняет его.
– А можно еще вас попросить? – краснея, говорит Леночка. – Вы когда шарик будете надувать… Вы можете надуть его в форме котенка?..
Петров вздыхает.
– Я всё могу, – говорит он. – Я могу абсолютно всё. Я профессионал.
Как быть злодеем галактического масштаба
Девушка Полина вчера объяснила мне, как ест Дарт Вейдер: трет сыр об маску и ест его. Он любит маасдам и гауду, под настроение – пармезан, а вот камамбер и российский на дух не выносит. Штурмовики однажды подсунули ему сулугуни, просто для смеха, так он всех расстрелял. Чувство юмора, как у какой-нибудь джаббы. Остальные его потом за это недолюбливали, за спиной называли «хрипунцом».
– Плохо, – говорили штурмовики, – когда у повелителя нехватка чувства юмора компенсируется манией величия.
Еще, сказала Полина, Дарт Вейдер может лечь на спину и отжимать через маску апельсиновый фреш прямо в рот. Очень удобно и к тому же полезно, без витаминов в условиях глубокого космоса долго не протянешь. Два, может, три световых года, а дальше каюк. Штурмовикам – тем вообще каждый вторник дают по лимону и заставляют съедать с кожурой и без сахара для профилактики цинги, ну и просто чтобы служба медом не казалась. Проблема в том, что Дарт Вейдер фреши терпеть не может, он любит горячий кофе, без молока, черный. Вот почему он такой злой. Сами попробуйте пить горячий кофе через маску. Можно, конечно, использовать трубочку, но для темного лорда это не комильфо. Сами представьте, командует он, к примеру:
– Построить «Звезду Смерти»! И чтобы побольше звезд! И побольше смерти!
А у самого в руках кофейная чашка с надписью: «Лучшему темному лорду», и он из нее через трубочку: «Пффф!»
И что это за владыка ситх, спрашивается? Эвокам на смех.
А напрямую через маску кофе пить не получается, по усам течет, а в рот не попадает, еще и все лицо обожжешь. В общем, сплошное огорчение. Вот и пьет кофе тайком, пока никто не видит. А иной раз нальет кофе в калебас, сунет туда бомбилью и тянет через нее, прикидывается, будто у него там мате. Ну, конечно, если кто из штурмовиков подойдет слишком близко и почует запах кофе, приходится убивать. Се ля ви.
Еще курить очень любит, поэтому у него такая одышка. Иногда может два блока за неделю скурить, форточку откроет на своем «Стар дестройере» и курит. Опять же, обычные сигареты в прорезь маски не проходят, вот и курит только дамские, да и те только до половины. Если зазеваешься, окурок изнутри уже не вытащить, приходится снимать весь шлем, а окурок в это время тлеет внутри, жжется. Дарта Вейдера ожогами не удивишь, но все равно неприятно. Иной раз задумается о новой «Звезде Смерти», да и докурит сигарету почти до фильтра, потом матерится, по бокам себя хлопает – уронил окурок за пазуху.
Штурмовики уже знают, что в такие моменты лучше к нему не подходить, задраконит. Разбегаются по углам и хихикают.
Он думает, никто не знает, что он курит «Гламур». Смешной, разве такое на космическом корабле утаишь? Приходит он, например, в гарнизонный универмаг на третьей палубе и говорит:
– Мне тридцать пачек «Вог» и штук десять «Кисс», клубничных. Мне не для себя, секретарша попросила заскочить по дороге.
Кто в такое поверит? Само собой, тетка на кассе кивает: мол, я так сразу и подумала, темный лорд, что это для секретарши. А только он за порог, сразу названивает подружкам в бухгалтерию «Стар дестройера»:
– Наш-то, знаете чего?.. Клубничные взял попробовать. Видать, «Кисс романтик» в прошлый раз не понравились. А в среду пришел, говорит: дайте шоколадку, молочную, только без фундука. И сразу давай оправдываться: я-то, дескать, такое не ем, это одной знакомой девушке, в подарок. А я говорю: «Никак на свидание собрались, темный лорд?» А он: «Ну а что я, не мужик? Права не имею?» Зыркнул так и говорит, мол, дай-ка еще презервативов, пачек пять, вон тех, «вуки-сайз».
Ой, Маш, ну смех один.
А в бухгалтерии слушают и поддакивают:
– И не говори! Мужики, они и есть мужики.
Трудно быть злым повелителем. Всю жизнь горбатишься, чтобы поработить Вселенную, а в итоге весь космолет над тобой смеется. В детстве ему мама говорила: «Энакин, не ешь с ножа, злым будешь», а он не слушался. Стоит иной раз, курит у иллюминатора, смотрит на недостроенную «Звезду Смерти», а сам думает: «Эх, и зачем я такой злой?.. Зачем как собака?.. Бросить бы все и уехать на Татуин. Там тепло. Там мой дом, там моя мама…»
Выбросит окурок и идет спать. Снится ему теплый Татуин, и будто он снова маленький, а мама играет с ним.
– Ой, кто тут у нас? Дарт Вейдер, Дарт Вейдер, иди сюда, малыш! Пощекотать тебе пузико?.. А чье у нас пу-у-узико?!
Старый он уже, печальный. Всю жизнь на военной службе, сколько лет прошло, а он все: «Здравия желаю, товарищ Император!», «Так точно, товарищ Император!». И никакой личной жизни. Была жена – не вынесла, бросила. Сын большой уже, а непутевый, в партизаны ушел, папку и знать не хочет.
Штурмовики за его спиной издеваются. Идут, к примеру, по палубам корабля и каждому встречному канализационному люку хрипят:
– Люк! Я твой отец! – и ржут, гиены.
Он утром выйдет к завтраку, у всех на тарелках перловка или пюре, по вторникам еще и лимон. А ему подают один большой кусок маасдама, даже без хлеба. Он вздохнет и начинает тереть его об маску. Медленно и торжественно, как и полагается повелителю ситху.
«НОМ, НОМ, НОМ, НОМ-НО-НОМ, НОМ-НО-НОМ!»
Боже, какое унижение.
Семь красных линий / Хабр
Один из найденных в интернете вариантов решения задачи
Простите меня. Если не готовы прощать, не читайте дальше этих строк, прокляните меня и эту статью — не читая. Так делают многие. Я замахнулся на святое — на «Семь красных линий» Алексея Березина. Читая про них, вы, наверное, сопереживали несчастному Петрову, которому «вынули мозг, разложили по блюдечкам и стали есть, причмокивая и вообще выражая всяческое одобрение».
Это чувство я вышибаю из-под ног, как палач вышибает табуретку.
Надо иметь жестокое сердце или не иметь его вообще, чтобы работать палачом, тем более — палачом, убивающим хорошую историю. А история Алексея Березина вне всякого сомнения хороша. Прочитайте её, если вы до этого её не читали. Или посмотрите снятый по её мотивам фильм.
Хорошая история подобна котенку с дверцей — её можно раскрыть, изучив составляющие её части. В этой истории их две — невозможное задание и поведение эксперта Петрова. Въедливые читатели, обычно сосредотачиваются на первом, предлагая разнообразные способы решения задачи. Я предлагаю остановиться на втором — и изучить поведение Петрова.
Читая рассказ, очень просто попасть под влияние авторского видения ситуации и согласиться с его оценкой Петрова — как жертвы. Для объективности, я предлагаю вам сменить фокус — рассмотреть поведение Петрова с точки зрения его руководства.
С чего всё началось? С задания: «Нам нужно нарисовать семь красных линий. Все они должны быть строго перпендикулярны, и кроме того, некоторые нужно нарисовать зеленым цветом, а еще некоторые — прозрачным.
Как вы считаете, это реально?»
Вы поняли задание?
Скорее всего нет. Именно этого эффекта и добивался автор — придумав эту блестящую метафору. Подобные ситуации у меня на работе (а я работаю в строительной компании) возникают довольно часто — наши клиенты не владеют строительной терминологией, поэтому говоря «цоколь», «портал», «утеплитель» … они могут иметь в виду что-то своё.
Для меня ситуация из рассказа выглядит именно так: клиенты подразумевают под термином «линия», «красная» и далее… что-то свое. Задача специалиста в области рисования красных линий Петрова — понять замысел клиента, после чего решить поставленную перед ним задачу. Что для этого делает Петров? Он поступает самым худшим из возможных способов:
Нет, — говорит Петров.
Он не понял задачу. Но вместо того, чтоб начать задавать уточняющие вопросы — он начинает утверждать — что задача неразрешима. С точки зрения его коллег это выглядит как увиливание — главный специалист в области рисования красных линий не хочет рисовать красные линии просто потому, что не работать проще, чем работать.
В том, что Петров не признается, что не понял задачу — нет ничего удивительного. На его месте так поступили бы многие — признать ограниченность своих знаний, своего понимания очень непросто. В школе нас этому не учат. Но именно эта грань отличает, по моему мнению, профессионала от любителя. Профессионал знает границы своих возможностей. Любитель узнает их в процессе.
Именно поэтому — Петров не профессионал. Даже когда у него появляется здравая идея всё-таки разобраться с заданием, он лажает:
Петров на секунду замирает, обдумывая ситуацию.
— И как должен выглядеть результат, будьте добры, опишите пожалуйста? Как вы себе это представляете?
— Ну-у-у, Петро-о-ов! — говорит Сидоряхин. — Ну давайте не будем… У нас что, детский сад? Кто здесь специалист по красным линиям, Морковьева или вы?
— Я просто пытаюсь прояснить для себя детали задания…
Думаете, почему ему не стали объяснять своё видение? Потому что Петров начал беседу с заявления, что не может выполнить задание.
Не отменив своих слов, не признав, что он не понимает, о чем речь — с мертвой точки беседу не сдвинуть. Но именно это Петров делать категорически не желает.
Кончается рассказ именно так, как в реальной жизни. Наш герой в тупике. Он не понимает задания. Он не может признать, что не понимает задания. Он не нравится коллегам. И он — вместо того, чтоб задуматься о том, что он делает не так — «прячется в домике», повторяя:
— Я все могу, — Я могу абсолютно все. Я профессионал.
Традиционная книжная рекомендация:
Несколько лет назад я представил роман «Червь» Джона Маккрея на Хабре. Потом, спустя пару лет, я оповестил читающую публику о завершении перевода. В обоих обсуждениях, самым популярным вопросом было: «Что бы еще почитать такого?». Это закономерно. Червь великолепен — но все хорошее имеет свойство кончаться.
Обычно я рекомендую цикл «Пришествие ночи» Питера Гамильтона — такое же объёмное и сложное произведение. Другие читатели рекомендуют «Гарри Поттера и методы рационального мышления» и «Мать учения».
Но при всех достоинствах этих книг — их нельзя назвать полноценной заменой Червя. В первую очередь по накалу страстей — эмоций, возникающих при чтении.
Ответ пришел откуда не ждали. Несколько дней назад, я посмотрел «Человека-бензопилу» — неплохую, но не выдающуюся анимешку. По крайней мере я так думал, посмотрев первые серии. Сюжет этого сёнэна был шаблонным — подросток обретает суперсилы, вместе с которыми к нему приходит ответственность. Но помимо банального сюжета, в анимешке было что-то, выбивающееся из серии стандартных боевичков.
Может быть образ главного героя — Дэндзи. При чтении Червя — меня немного царапал образ героини-бессребреницы, которую хлебом не корми, только дай принести себя в жертву на алтарь служения обществу. Так вот — наш Дэндзи не такой. Ввязался он во всю эту историю ради совершенно другой великой цели. Не буду спойлерить какой. Я вообще не буду обсуждать сюжет — он крайне чувствителен к спойлерам.
Просто берите и читайте — просмотрев все вышедшие серии экранизации, я перешел на мангу.
В которой мне открылись неожиданные бездны. Давненько я не видел столь яркого и проработанного завершенного фантастического сюжета. Вне всякого сомнения — финал «Бензопила» не уступает по яркости финалу Червя. А может быть, даже немного и превосходит — потому что в отличие от Червя, «Бензопила» полна чернушечного и абсурдного юмора.
Человек-бензопила / Chainsaw Man
Вдогонку хочу отметить на редкость удачный образ Павы — полудевушки-полудемона. В отличие от стандартных героинь — Пава описана с оглядкой на реальных женщин. Она неидеальна — неопрятна в одежде, забывает смывать за собой, не любит овощи и обладает ЧУДОВИЩНО раздутым чувством собственной важности. Поэтому я с замиранием сердца следил за тем, как герои постепенно сближаются, становясь чем-то большим, чем просто дурными подростками.
Те, кто дочитал, знают чем это кончилось 🙁
Seven Red Lines (он же «Эксперт»): стенограмма
[Если вам приходится сталкиваться с абсурдными ситуациями, подобными описанным в этом истерическом очерке, узнайте, как лучше справляться с ними, следуя «Основным концепциям» Голдратта или чтение этой главы за главой, краткое изложение цели.
]
КЛИЕНТ
- C1 («Клиент 1 ст спикер») – Ведущий клиент, босс Жюстин
- Жюстин – Специалист по дизайну у заказчика
ПОСТАВЩИК
- V1 («Продавец 1 ст динамик») — Ведущий поставщик, Уолтер и Андерсон, начальник Эксперта.
- Уолтер — подчиняется V1, работает руководителем проекта
- Андерсон Эксперт («AE»)
.
C1 –
У нашей компании есть новая стратегическая инициатива, направленная на увеличение проникновения на рынок, повышение лояльности к бренду и увеличение нематериальных активов. Для достижения этих целей мы начали новый проект, для которого потребуются:
Seven Red Lines
Насколько я понимаю, ваша компания может помочь нам в этом вопросе?
V1 –
Конечно, Уолтер здесь будет менеджером проекта, Уолтер, мы можем это сделать, не так ли?
Уолтер –
Да, конечно. Андерсон — наш эксперт по всем вопросам, связанным с рисованием красных линий.
Мы привели его сегодня, чтобы поделиться своим профессиональным мнением.
C1 –
Приятно познакомиться! Ну, ты меня знаешь. Это Жюстин, специалист по дизайну нашей компании.
Жюстин –
Алло
C1 –
Нам нужно, чтобы вы нарисовали семь красных линий. [Пауза.]
Все строго перпендикулярно; некоторые с зелеными чернилами и некоторые с прозрачными. Вы можете это сделать?
Эксперт/Андерсон («EA») –
Нет. Боюсь, что мы –
Уолтер –
Не будем спешить с поспешными ответами, Андерсон! Задача и должна быть выполнена.
В конце концов, вы эксперт.
EA –
Функция автоматического расшифровки Youtube действительно впечатляет. Видео на момент публикации этого поста набрало более 6,5 млн просмотров.
Термин «красная линия» означает, что цвет линии должен быть красным. Начертить красную линию зелеными чернилами —
ну если не совсем невозможно, то почти невозможно.
Уолтер – 1:02 Что это вообще значит: «невозможно»?
EA -1:04
Я имею в виду, вполне возможно, что есть люди, скажем, страдающие дальтонизмом,
, для которых цвет линий на самом деле не имеет значения.
Но я совершенно уверен, что целевая аудитория вашего проекта состоит не только из таких людей.
C1 – 1:15
Так что в принципе это возможно.
EA – 1:19
Упрощу – Линию как таковую можно нарисовать абсолютно любыми чернилами. Но если вы хотите получить красную линию, вам нужно использовать красные чернила.
V1 – 1:28
Что, если мы нарисуем их синими чернилами?
EA – 1:30
Все равно не работает. Если вы используете синие чернила, вы получите синие линии. И что именно вы имели в виду, когда говорили о прозрачных чернилах?
С1 – 1:40
Как лучше объяснить? Я уверен, что вы знаете, что означает «прозрачный»?
EA – 1:44
Да, знаю.
C1 – 1:45
А что означает «красная линия», надеюсь, вам объяснять не надо?
EA – 1:49
Конечно нет.
C1 – 1:50
Ну… Вам нужно провести красные линии прозрачными чернилами.
EA – 1:55
Не могли бы вы описать, как, по вашему мнению, должен выглядеть конечный результат?
Уолтер – 1:58
Ну же, Андерсон! Что у нас тут, детский сад?
V1 – 2:01
Не будем тратить время на эти непродуктивные ссоры.
Задача поставлена; задача проста и понятна. Теперь, если у вас есть какие-то конкретные вопросы, вперед!
Уолтер – 2:11
Ты здесь эксперт!
EA – 2:13
Хорошо, пока оставим в стороне цвет. У вас там тоже было что-то про перпендикулярность?..
V1 – 2:20
Семь линий, все строго перпендикулярно.
EA – 2:23
К чему?
V1 – 2:26
Эээ, ко всему. Среди них. Я полагал, вы знаете, что такое перпендикулярные линии!
Уолтер – 2:32
Конечно знает. Он эксперт!
EA – 2:35
Две линии могут быть перпендикулярны. Все семь не могут быть одновременно перпендикулярны друг другу. Я покажу тебе.
[Шаги к чертежной доске.]
Это линия, верно?
2:48
[Нерешительно.]
EA – 2:49
И еще один. Перпендикулярна ли она первой линии?
V1 – 2:55
Ну… [С заминкой.]
EA – 2:57
Да, перпендикулярно.
V1 – 2:59
Точно!
EA – 3:00
Подожди, подожди, я еще не закончил.
И третье: перпендикулярно ли оно первой линии? Да, это! Но он не пересекает вторую линию. Они оба параллельны. Не перпендикулярно!
V1 – 3:16
Думаю, да.
EA – 3:17
Вот оно. Две линии могут быть перпендикулярны —
V1 — 3:21
Можно мне ручку? Как насчет этого?
EA – 3:48
Это треугольник. Это определенно не перпендикулярные линии. И их три, а не семь.
V1 – 3:57
Почему они синие?
Уолтер – 3:58
Действительно. Сам хотел спросить.
EA – 4:01
У меня с собой синяя ручка. Это была просто демонстрация —
V1 – 4:04
В том-то и проблема, что у тебя линии синие. Нарисуйте их красными чернилами!
EA – 4:07
Это не решит проблему.
Уолтер – 4:09
Как узнать, не попробовав? Давайте нарисуем их красными чернилами, а потом посмотрим.
EA – 4:12
У меня нет с собой красной ручки, — но я совершенно уверен, что с красными чернилами результат все равно будет тот же.
Уолтер – 4:19
Разве вы не говорили нам раньше, что красными чернилами можно рисовать только красные линии? Вообще-то, да, я написал это здесь! А теперь вы хотите нарисовать их синими чернилами. Вы хотите назвать эти красные линии?
[Посмеивается в комнату.]
Жюстин – 4:29
Думаю, я понимаю. Вы сейчас не о цвете говорите, верно? Вы говорите о том, как вы это называете: пер-пер, хер-хер —
EA — 4:37
Перпендикулярность, да!
V1 – 4:38
Все, теперь вы всех запутали. Так что же конкретно мешает нам это сделать?
EA – 4:44
Геометрия.
C1 – 4:46
Просто не обращайте внимания!
V1 – 4:47
У нас есть задача. Семь красных линий. Это не двадцать; всего семь.
Андерсон, я понимаю; вы специалист узкой области, не видите общей картины.
Но ведь начертить каких-нибудь семь линий совсем не сложно!
Уолтер – 5:01
Точно. Предложите решение! Критиковать может любой дурак, без обид, но вы же знаток, вам виднее!
EA – 5:10
ОК.
Позволь мне провести тебе две совершенно перпендикулярные красные линии, — а остальные я нарисую прозрачными чернилами. Они будут невидимы, но я их нарисую.
V1 – 5:21
Нас это устроит? Да, это нас устроит.
Жюстин – 5:26
Да, но хотя бы парочка с зелеными чернилами. О, и у меня есть еще вопрос, если позволите. Можешь нарисовать одну из линий в виде котенка?
EA – 5:34
А что?
Жюстин – 5:35
В виде котенка. Исследование рынка говорит нашим пользователям, как милые животные. Было бы здорово, если бы —
EA — 5:40
Нет-о…
Жюстин – 5:42
Почему?
EA – 5:42
Смотри, я, конечно, могу нарисовать тебе кота. Я не художник, но я могу попробовать. Но это будет уже не очередь. Это будет кошка. Линия и кошка: это разные вещи.
V1 – 5:51
Котенок. Не кошка, а котенок. Он маленький, милый, ласковый. Кошки, с другой стороны —
EA — 5:58
Это не имеет значения.
Уолтер – 5:59
Андерсон, по крайней мере, выслушай ее! Она еще не закончила говорить, а ты уже говоришь «Нет!»
EA – 6:04
Я понял, но невозможно провести линию в виде кота…десять.
Жюстин – 6:10
А птичка?
V1 – 6:15
Итак, где мы остановились? Что мы делаем?
Вальтер – 6:17
Семь красных линий, две красными чернилами, две зелеными чернилами и остальные – прозрачными.
Я правильно понял? — — Да.
V1 – 6:23
Отлично! В таком случае это все, верно?
Жюстин – 6:26
О, о, чуть не забыл, у нас тоже есть красный шарик.
Не знаешь, можно ли его надуть?
EA – 6:34
Что мне делать с воздушными шарами?
Жюстин – 6:37
Красный.
V1 – 6:38
Андерсон, ты можешь или не можешь это сделать? Простой вопрос.
EA – 6:42
Как таковой могу конечно, но —
V1 – 6:43
Отлично. Организуйте командировку, мы возместим расходы, — приезжайте к ним, надуйте шар.
Что ж, это было очень продуктивно, спасибо всем!
Жюстин – 7:08
Могу я задать еще один вопрос, пожалуйста? Когда вы надуваете воздушный шар, можете ли вы сделать это в виде котенка?
EA – 7:16
Конечно могу! Я могу все, я могу абсолютно все. Я «эксперт»!
Нравится:
Нравится Загрузка…
Эта запись была опубликована в Разрушение, Изобретение, Маркетинг, Материаловедение, Теория и помечена как Передовой опыт, Клиент, Диалог, Взаимодействие, Встречи, Перпендикуляр, Продажи, Семь красных линий, Технические продажи, Эксперт, Прозрачные чернила, Работа, Youtube. Добавьте постоянную ссылку в закладки.
Красные огни, синие линии | Сара Шульман
Расс Маршалл
Секс-работница на Касс-авеню, Детройт, 1965 год; фотография Расса Маршалла
В Колледже Статен-Айленда Городского университета Нью-Йорка, где я преподавал в течение двадцати трех лет, моими учениками постоянно были полицейские, их партнеры и их дети.
Большинство из них были американцами итальянского происхождения или американцами ирландского происхождения, но в последние годы я видел больше латиноамериканских, азиатских и чернокожих полицейских и членов их семей. Когда Эрик Гарнер был убит нью-йоркским полицейским на Статен-Айленде в 2014 году и содержался в незаконном удушающем захвате за продажу незакрепленных сигарет, я счел необходимым прервать свои уроки художественной литературы, чтобы обсудить его смерть, случившуюся так близко. К моему удивлению, не только белые, но и латиноамериканские и азиатские студенты, связанные с полицией, были единодушны в своей защите копов. «Если бы Эрик Гарнер сделал то, что ему сказали, — согласились все, — он был бы жив сегодня». Суждение, соразмерность, переговоры и справедливость, как они, казалось, полагали, не входили в сферу ответственности полиции.
Распространение телефонов с камерами позволило гражданским лицам задокументировать насилие полиции в отношении цветных и широко распространить доказательства, подняв давние общественные дебаты о преобразовании и даже упразднении полиции.
Основные меры реагирования на насилие со стороны полиции во второй половине двадцатого века, такие как созданный в 1950-х годах Совет по рассмотрению жалоб граждан Нью-Йорка, пытавшийся обеспечить гражданский надзор; Комиссия Кнаппа 1970-х годов, созданная для борьбы с коррупцией в городской полиции; и решения Верховного суда под председательством главного судьи Эрла Уоррена, которые пытались ужесточить требования о ордерах и праве на адвоката, — все они основывались на предположении, что существующие законы и структуры просто необходимо правильно применять. Современное движение за отмену тюрем предлагает совершенно другой способ организации наших социальных отношений. Нынешняя система, утверждает он, может лишь порождать бесконечные циклы налагаемых государством наказаний, разделения и жестокости.
Две недавние книги, Улицы принадлежат нам Анны Грей Фишер и Вице-патруль Анны Львовски, предлагают исторические генеалогии нарушений современной полиции. Они оба утверждают, что основополагающее влияние на эти нарушения оказало подавление «порока» — контроль как над сексуальным поведением, так и над общественным движением женщин и геев.
«Сексуальная полиция», как выразился Фишер, «была лабораторией для правоохранительных органов и политиков, где тестировались новые методы государственной власти».
Фишер, доцент кафедры гендерной истории Техасского университета в Далласе, в ошеломляющих подробностях показывает, как американская полиция со временем изменила свои оправдания, чтобы сохранить контроль над чернокожими людьми, особенно чернокожими женщинами. Ее рассказ начинается на рубеже двадцатого века, когда белая пресса начала применять слово «рабство» к белым женщинам в витиеватом сексуальном смысле. Молодые белые женщины, переехавшие в города в поисках экономической автономии или просто для выживания, изображались в печати, на экране и на сцене как чистые невинные люди, предположительно захваченные и обращенные в «белое рабство» зловещими евреями, черными и китайцами. В 1910 Закон о торговле белыми рабынями, известный в народе как Закон Манна, объявил уголовным преступлением перемещение женщин за пределы штата для «проституции, разврата или любой другой аморальной цели».
Этот акт сделал независимых женщин уязвимыми для судебного преследования за проституцию или за нарушение традиционных нравов дома и домашнего очага. Он также использовался для наказания за межрасовый и внебрачный секс. Наиболее драматично, пишет Фишер, миф о «белом рабстве» «затмил» реальные последствия рабства движимого имущества для чернокожих женщин.
Примерно в это же время муниципалитеты определяли некоторые городские районы, такие как Тендерлойн в Нью-Йорке, Сторивилль в Новом Орлеане и Бербери-Кост в Сан-Франциско, как районы красных фонарей, в которых располагались бордели, игорные залы и бары. Они часто граничили с центрами города, такими как мэрии и финансовые районы, что делало их удобными для белых мужчин, контролировавших правительство и торговлю, а также для чернокожих, китайцев или других кварталов иммигрантов, которые предоставляли секс-работников всех рас. Многие отдельные публичные дома были сегрегированы по расовому признаку, но некоторые из самых бедных, возможно, были смешанными по расовому признаку, как и некоторые из самых элитных.
Фишер утверждает, что полиция, состоявшая в основном из белых мужчин, вкладывала финансовые средства в работу в этих концентрированных районах, потому что полицейские пороки создавали возможности для крупных взяток и денег за защиту. Эта спекуляция позволяла офицерам давать откаты политическим лидерам, которые, в свою очередь, финансировали кампании и создавали машины власти, такие как Таммани-холл. Популярные разоблачения той эпохи, такие как журналистские репортажи Линкольна Стеффенса в 1903 и 1904 годах, показали, что полицейские откаты от проституции и азартных игр шли в карманы политических лидеров в Миннеаполисе, Нью-Йорке и Филадельфии. Политика в отношении проституции, пишет Фишер, была «соединительной тканью городского правительства начала двадцатого века».
В конце девятнадцатого века реформаторы Золотого века часто оправдывали существование кварталов красных фонарей тем, что они якобы защищали белую христианскую женственность, сдерживая пороки, в то же время предлагая белым мужчинам выход для желаний, которые считались неприемлемыми для их жен.
Комиссар полиции Нью-Йорка Уильям Макаду, как написала историк Мара Кейре в For Business and Pleasure (2010), своем исследовании кварталов красных фонарей, «полагала, что ограничение порока определенными районами снижает преступность во всем городе». Железнодорожный магнат Уильям Болдуин сказал, что он «лучше увидит маленький ад, чем большой ад». Но желание защитить белых женщин было строго классовым. Многие бедные белые женщины работали в кварталах красных фонарей.
Реклама
Преобладающее отношение белых реформаторов изменилось на рубеже веков, с появлением социальной работы и расширением доступных для женщин профессий, связанных с непосредственным обслуживанием бедных. Реформаторы прогрессивной эпохи стали больше интересоваться поиском решений фундаментальных причин социальных проблем, и некоторые теперь хотели полностью положить конец занятости, связанной с пороками, — положить конец проституции, а не сдерживать ее.
Их аргументы варьировались от христианских ценностей до радикальных взглядов на экономическое равенство.
Социальный работник из Чикаго Джейн Аддамс считала, что проституция прекратится, если будут устранены условия, заставляющие женщин заниматься секс-бизнесом, особенно неравная заработная плата. Другие реформаторы, такие как Фрэнсис Уиллард и Женский христианский союз воздержания, поддерживали программы социального контроля, которые в конечном итоге привели к сухому закону. Эти разнообразные коалиции покорили общественность. «Первый закон об ограничении использования красных фонарей был принят в Айове в 1909, — пишет журналист Сара Ласкоу, — и к 1914 году Американская ассоциация социальной гигиены работала над принятием подобных законов от штата к штату». Между 1912 и 1920 годами городские власти США закрыли двести кварталов красных фонарей.
Полиция и политики, однако, имели слишком большую финансовую долю в борделях, азартных играх и пьянстве, чтобы полностью искоренить районы порока. Поэтому они «пошли навстречу реформаторам», — пишет Фишер, — «вместо того, чтобы упразднить пороковые округа, они направили их в кварталы для чернокожих».
Основываясь на работах таких ученых, как Кевин Мамфорд, Чад Хип, Синтия Блэр и Саидия Хартман, Фишер утверждает, что в XIXПолиция 10-х и 20-х годов намеренно установила новые границы терпимого порока. Им удалось
— городской кран, допускающий наводнение белых мужчин в кварталах чернокожих, агрессивно контролирующий межрасовую общительность белых женщин и беспорядочно преследующий чернокожих женщин за нарушения нравственности.
Географическое сдерживание порока, предполагает Фишер, само по себе было стратегией правоохранительных органов. Как только порок был отнесен к районам чернокожих, эти районы стали все больше ассоциироваться в воображении белой публики с «сексуальными извращениями и беззаконием», что помогло оправдать криминализацию их жителей. Когда периодические вспышки морального возмущения белых разоблачали коррумпированность полиции, белые реформаторы призывали — и были умиротворены — подавлением публичных проявлений сексуальности и сексуальной коммерции.
«Черные районы стали местами арестов за нравственность, — пишет Фишер, — но эти аресты не предназначались для подавления порока». Как сказал один черный член синдиката в Лос-Анджелесе в 1924:
Здесь всегда был обычай… когда в городе становится совсем плохо… идти на Центральный проспект и убирать негров. Это всегда удовлетворяло длинноволосых [белых реформаторов морали]… И удар пришелся туда, где наименьшее сопротивление — на тех, кто имеет наименьшие шансы на реванш.
Провал сухого закона, как пишет Фишер, привел к тому, что «полиция была публично дискредитирована и подверглась широкому осуждению». Поэтому они переименовали себя в «борцов с преступностью», которым было поручено противостоять не своенравным девушкам, а мужественным бандам, хотя это и не отражало реальности. К 1930, когда «законники раструбили о «научном» сборе данных, передовом оружии и технологиях наблюдения», по словам Фишера, данные о количестве арестов собирались и публиковались.
Полиция производила все больше и больше арестов, хотя и не из-за раздутой волны преступности. Что на самом деле увеличилось, так это количество арестов по обвинению в нравственности.
«В период с 1932 по 1937 год, — пишет Фишер, — ФБР сообщило, что количество арестов женщин увеличилось на 75 процентов», в то время как количество арестов мужчин увеличилось только на 40 процентов. Треть этих женщин были арестованы либо специально за проституцию — обвинение, с которым женщины сталкивались гораздо чаще, чем мужчины, — либо за расплывчато определенные преступления хулиганства и бродяжничества. ФБР начало разбивать преступность по полу в 1932 году, но не учитывало расу в этой статистике. Простое употребление алкоголя, выход в ночное время в общественные места, определяемые пороком, или сексуальная доступность могут квалифицироваться как хулиганство или даже более расплывчатое «подозрение в распущенности». Фишер пишет, что к 1930 году «проституция и распущенность слились в единую юридическую категорию».
Эта тенденция смертельно сочеталась с тем, что Фишер называет «новым вторжением» в чернокожие районы со стороны белых потребителей и работников порока, от клиентов-мужчин и женщин-компаньонов, играющих за нарушение социальных границ, до женщин из низшего класса и маргинализированных женщин — предположительно включая квир-женщин, хотя Фишер не справляется с ними должным образом. Лучшая документация о том, как чернокожие жители воспринимали белых, прибывающих на вечеринки на их улицы, исходит из черной прессы. Местные газеты, пишет Фишер, «полны сообщений о сговоре полиции и политической коррупции, поскольку достоинство и безопасность черных кварталов были проданы ради удовольствия и прибыли белых людей».
Реклама
«Черные женщины были более уязвимы для произвольных рейдов и мошенничества», чем белые женщины, пишет Фишер, отчасти потому, что белая полиция ожидала успеха в суде с чернокожими подсудимыми. «Расовое неравенство в соблюдении законов о морали углубилось» еще больше, поскольку в 1950-х и 1960-х годах для белых женщин стало более приемлемым занимать общественное пространство без внимания полиции.
Между 1961 и 1962 годами в Лос-Анджелесе количество арестов белых женщин снизилось на 12 процентов, а чернокожих — выросло на 18 процентов.
Переодетый полицейский на голливудской улице ждет, когда его домогаются проезжающие водители, Лос-Анджелес, 1964 год; фотография Билла Эпприджа
Фишер обращает внимание на огромные перемещения населения, которые изменили американские города в период, который она обсуждает, особенно на Великую миграцию южных чернокожих на север и последующую волну бегства белых из северных городов. Ее книга представляет собой преамбулу к массовым политическим движениям XIX в.60-х и 1970-х, включая освобождение геев, освобождение женщин и движения как за гражданские права черных, так и за их власть. Потребовалась урбанизация, непреодолимое признание различий, смешение идей и опыта, а также потенциал неконтролируемого общественного пространства, отчасти созданного пренебрежением, чтобы произвести эти революционные идеи и отношения.
Когда дети белого бегства вернулись в города в начале 1980-х годов, их путь был проложен реконструкцией и новым строительством, перераспределением существующего жилого фонда и наложением на городское пространство эстетики закрытых сообществ. В результате они массово заменили существующее городское население. Сексуальная полиция была воротами для этой джентрификации, пишет Фишер. Застройщики в таких районах, как Боевая зона в Бостоне или Пичтри-стрит в Атланте, сильно зависели от массовых арестов секс-работников и ликвидации секс-бизнеса, такого как театры, танцевальные и массажные салоны. В Нью-Йорке реконструкция Таймс-сквер началась в XIX в.80-х годов, непосредственно нацеленные на секс-бизнес, включая массажные салоны, порнографические и живые театры, секс-отели и уличную проституцию, расчищающие площади для элитной реконструкции. Эта инициатива была частью общегородской тенденции: городское и федеральное правительство отказывались от инвестиций в жилищные программы для малоимущих, а застройщикам роскоши предоставлялись налоговые льготы, что привело к формированию культурного отношения, которое позволило белым молодым молодым людям чувствовать себя комфортно, формируя свои пригородные вкусы в общинах цвет. В последующие десятилетия мы стали свидетелями длительного захвата жилых кварталов чернокожих, таких как Бушвик, Краун-Хайтс и Бедфорд-Стайвесант.
Фишер почти полностью исключает из своего обсуждения охрану ЛГБТ-людей. Львовски, профессор права и истории в Гарварде, выводит это в центр, с большим успехом анализируя взаимодействие геев с репрессивными властями, чем взаимодействие геев. «Конфронтация закона с жизнью геев в двадцатом веке является основной частью любой истории сексуальности в Соединенных Штатах», — пишет она. В Vice Patrol она исследует диапазон взглядов в правоохранительных органах, когда они приступили к подавлению и наказанию гомосексуализма в общественной сфере. Стратегии государства по борьбе с геями часто отражали тактику, которую, как показывает Фишер, была разработана для контроля и наказания женщин, особенно чернокожих. Законы о гомосексуализме применялись против ответчиков-геев в суде так же, как законы о запрете домогательств применялись против женщин; правила были нацелены на бары, дружественные к геям, так же, как у них были бары, где женщины без сопровождения могли быть сексуально доступны. Действительно, как показывает Львовский, «проект охраны гей-жизни в середине века» стал «местом институциональной борьбы за границы самой системы уголовного правосудия».
Львовски делает три взаимосвязанных утверждения: во-первых, что различные части системы уголовного правосудия не пришли к единому мнению ни о важности подавления квир-жизни, ни о том, как это делать; во-вторых, судебные баталии были «мощной ареной для формирования» знаний и понимания квир-жизни; и, наконец, что полицейские кампании против геев извлекали выгоду из глубоких внутренних разногласий системы по поводу «природы самого гомосексуализма». Она подтверждает эти утверждения, исследуя тактику репрессий, которая в этот период наиболее вероятно привлекла «полицию и самих геев к суду»: «судебные разбирательства советов по спиртным напиткам против дружественных к геям баров, кампании в штатском для соблазнения сексуальных инициатив и использование тайного наблюдения для раскрытия половых актов в общественных туалетах».
Фишер указывает, что белых мужчин не преследовали за проституцию, но Львовский показывает, как гомосексуализм лишил некоторых белых мужчин защитного слоя. И все же ее акцент делается на силовиках, а не на ответчиках. Большинство полицейских в годы после Второй мировой войны «пришли в полицию, почти ничего не зная о жизни геев», — пишет Львовский. Но «по мере того, как геи в 1950-х объединялись во все более крепкие сообщества, вице-офицеры приобрели необычайную близость с социальными и сексуальными практиками гей-мира». Их «свободное владение круизной культурой», например, делает их центральными, по мнению Львовского, «в любой истории общедоступных знаний о половых различиях». В 19В 60-е годы, утверждает она, именно полиция чаще, чем активисты или ученые, становилась источником информации для СМИ — и их заблуждений — о гомосексуализме.
Как и Фишер, Львовский указывает на провал сухого закона как на поворотный момент для полицейской деятельности в США. Заведения, продающие спиртные напитки нелегально, подлежали незаконным выплатам, но как только алкоголь снова стал легальным, «законодательные органы по всей стране приняли правила, регулирующие продажу спиртных напитков как в розничных, так и в сервисных заведениях», включая, даже в Нью-Йорке, ограничения на сознательную продажу напитков.
к гомосексуалистам. Эти ограничения оставались в силе до тех пор, пока активисты не отменили законы, начиная с Калифорнии в 1919 году.51. Технически право отказать в общественном размещении — обслуживании в ресторане или гостинице — сохранялось и в мои дни, пока в 1986 году в Нью-Йорке наконец не был принят закон о недискриминации. от права на вступление в брак, права квир-людей на доступ и самовыражение определяются на государственном и местном уровнях.
Поскольку законы, «запрещающие владельцам «допускать» клиентов-гомосексуалистов или укрывать известных женщин-имитаторов… обычно требовали некоторых доказательств того, что сотрудники бара знали, что они обслуживают гомосексуальных клиентов», отмечает Львовский, чиновники, которым было поручено следить за их выполнением, настаивали на том, что гомосексуалы со свистом, с вялыми запястьями, и поэтому легко узнаваемы. Если мужчина носит мокасины или заказывает коктейли вместо пива и шотов, это автоматически становится обвинением.
Результатом стало заклеймить целый ряд способов, которыми люди представляли себя. Это означало открытое регулирование против женщин-имитаторов, женоподобных и женщин.
У владельцев баров был полный спектр ответов на эти законы. Некоторые пытались выгнать квир-клиентов, доходя до того, что добавляли соль в их напитки, чтобы прогнать их. Другие обслуживали геев и не хотели, чтобы обычные клиенты чувствовали себя неловко или жаловались. Львовски не уточняет, кто из этих владельцев сам был геем, но приводит несколько ярких примеров поддержки их клиентуры. «Скажи мне одну вещь, — сказала Рут Лумис, владелица Энтони в Патерсоне, штат Нью-Джерси, в 1919 году.59. «Эти люди, которых вы называете гомосексуалистами, геями или как вы их называете, — что они должны делать?»
Лесбийские бары появились благодаря свободе и мобильности, которые женщины получили во время Второй мировой войны. Поначалу, указывает Львовский, эти заведения «часто были ограничены более широким табу в отношении женщин без сопровождения в общественных местах, особенно в таких захудалых заведениях, как бары и таверны».
Львовски отмечает, что классических полицейских преследований лесбийских баров было меньше, но она упускает из виду, что они подвергались усиленному негосударственному мужскому надзору. Методы и теория женской истории помогают нам понять эти различия. Еще в 19В 70-х и 1980-х годах большинством лесбийских баров управляли мужчины, часто мужчины, связанные с организованной преступностью: у дверей стоял мужчина-вышибала, а мужчины регулярно пересекали танцпол, чтобы напомнить женщинам, что они не контролируют ситуацию. Иногда грань между такими мужчинами и государственными служащими-мужчинами тонка. Лесбиянок уже давно выгнали из семей, им отказали в трудоустройстве, а нашу работу маргинализировали без вмешательства государства: Львовский игнорирует тот факт, что «полиция» принимает в нашей жизни иные формы, чем в мужской. 1
Точно так же, как полиция идентифицировала геев по накрашенным лицам, красным галстукам и обесцвеченным волосам, она выявляла лесбиянок по действиям, приписываемым мужчинам, таким как держание окурков «задним числом» и питье пива прямо из бутылок.
В обоих случаях полиция и власти, занимающиеся продажей спиртных напитков, видели свою задачу в барах как расшифровку социальной активности. Людей преследовали за то, как они одевались, за их манеры и эстетику, а не только за половые акты. В период до освобождения геев, указывает Львовский, целый ряд доводов в суде основывался на утверждении, что обвиняемый на самом деле не был гомосексуалистом: что мужчина носил изысканную одежду для отдыха, потому что он учился в Гарварде, где чистые, сшитые на заказ взгляд был модным, или что женщина носила штаны и сапоги не потому, что хотела найти партнершу, а потому, что работала на фабрике. Хотя Львовский не делает этого в явном виде, без поддержки политического движения у арестованных гомосексуалистов не было другого выбора, кроме как заявить о гетеросексуальности как о своей защите от выпивки в общественном месте — крайнее отчаянное средство.
Затем возникает вопрос о приманках, мужчинах, которые притворяются гомосексуалистами, чтобы поймать геев.
Львовский признает, что
— от грязных рассказов о полицейских, требующих сексуальных услуг, до более мягких слухов о приманках, живущих с любовниками-мужчинами, геи, арестованные офицерами, настаивали на том, что в отрядах полиции есть своя доля тайных гомосексуалистов.
А почему бы им не настоять на этом? В конце концов, кто знает больше о тайной однополой сексуальной жизни «натуралов», чем педики, с которыми они занимаются сексом?
Она также исследует расовую динамику приманок и их жертв. По-видимому, при случае состоятельный белый человек мог сойти с рук, пригласив сурового белого под прикрытием выпить пива под тем предлогом, что он только начинает дружить с «порядочным гражданином». Но когда черный под прикрытием получил приглашение от белого человека пообщаться, оно должно было быть сексуальным. Львовский мог бы пойти еще дальше, отметив, что маргинализированные и подпольные квир-субкультуры того периода были более расово-смешанными и межклассовыми, чем жизнь этих белых мужчин была бы иначе, если бы они женились на белых женщинах из своего происхождения и остались в своих маленьких городках.
Для меня одна из больших потерь, сопровождающих ассимиляцию геев, заключается в том, что очень многие люди через принятие возвращаются в родную семью, в ее расовую и классовую среду.
Когда Львовски говорит о росте движения Mattachine Society, одной из первых групп по защите прав геев, или о гей-издании середины века One , в котором прямо говорится о преследовании государства против геев, она кажется туманной в отношении отношения движения к квир-людям. «Большинство мужчин и женщин-геев, — пишет она, — избегали гомофильных групп, опасаясь оптики организованного гомосексуального лобби или просто не желая превращать свою личную жизнь в политические платформы». Но «большинство гомосексуальных мужчин и женщин» в Америке никогда не слышали о гомофильных группах. Маттачин был крошечной группой мыслителей-авангардистов, имевших историческое влияние, выходящее далеко за рамки ее численности. 2 Большинство американцев, испытывающих квир-желание, не имеют — и во многих случаях до сих пор не имеют — доступа к массовым квир-СМИ и полагаются на искаженные представления мейнстрима о себе.
Центральный аргумент Львовского состоит в том, что у властей не было единого мнения о том, что такое гомосексуальность и как с ним следует обращаться. С одной стороны, были полные энтузиазма приманки, такие как Фрэнк Мантос, двадцатитрехлетний вице-офицер, ответственный за 150 арестов за восемь месяцев. За один вечер он мог арестовать шестерых мужчин после изощренных соблазнов, включающих флирт, приглашения и гостиничные номера. С другой стороны, есть такие фигуры, как просвещенный судья апелляционного суда, который, столкнувшись с приманкой, которая показала свои гениталии, а затем арестовал ответившего человека, написал:
Суды не настолько невежественны, чтобы не знать, что существуют такие вещи, как флирт между мужчинами…. А когда флирт поощряется и взаимный, и приводит к не неожиданной близости… такое нельзя квалифицировать как рукоприкладство.
«В системе, управляемой несколькими агентами закона, — несколько анемично заключает Львовский, — подавление маргинализированных социальных практик отражает множество способов понимания — и непонимания — того, что охраняется правовой системой».
Но разве это не проблема полиции в целом? Что сектор наделенных полномочиями людей предназначен для сдерживания и наказания граждан либо просто за «маргинализированные социальные практики», либо за действия, происходящие из проблем, которые само наказание не решает? Мариам Каба, один из самых уважаемых общественных лидеров Америки в этом вопросе, всю свою карьеру задавалась вопросом, что нам придется изменить, если мы перестанем арестовывать и сажать людей в тюрьмы, а вместо этого предложим им жилье, здравоохранение, качественное образование, уход за детьми, функциональный транспорт, и значимые рабочие места, которые платят достаточно. С этой целью она рекомендовала разумные, вообразимые меры, такие как возмещение ущерба жертвам насилия со стороны полиции, перенаправление финансирования полиции на социальные нужды и создание выборных гражданских наблюдательных советов, наделенных полномочиями увольнять и наказывать сотрудников полиции и администраторов.
Каба неоднократно возвращается в своих произведениях к сексуальной полиции и ее влиянию на чернокожих женщин, которые сопротивляются сексуальному насилию.
В жгучем эссе 2017 года для журнала The Appeal , перепечатанном в сборнике Кабы We Do This ‘Til We Free Us , 3 Каба и ее соавтор Брит Шульте анализируют случай Синтои Браун, шестнадцатилетней девушки из Нэшвилла. Работница, которая в 2004 году использовала собственное оружие, чтобы убить 43-летнюю клиентку после того, как он отвел ее к себе домой, показал ей свое оружие и «сильно схватил ее за гениталии». Браун предстала перед судом как взрослая и «осуждена за преднамеренное убийство первой степени, тяжкое преступление первой степени и «грабеж с особо отягчающими обстоятельствами», за что она была приговорена к пожизненному заключению одновременно.
«Исторически суды выносили наказания, непропорциональные актам самообороны чернокожих женщин, женщин и трансгендеров», — пишут Каба и Шульте, и «молодые женщины, которые не вписываются в повествование об идеальной жертве», часто оказываются «сурово наказаны за самооборону» или принуждены «к «лечению», которое никак не влияет на условия, в которых они изначально занимались секс-торговлей».